Кальмаров год Южная Корея взорвала киноиндустрию. Это феноменально и точно войдет в историю

Сегодня контент, который производят в Южной Корее, занимает всё больше пространства массовой культуры, и от него нигде не спрятаться. Это один из главных феноменов 2021 года: создаётся ощущение, что всё, созданное там, автоматически приобретает статус культового и заполоняет собой информационное пространство. «Четвёртая стена» разобралась в том, почему южнокорейский продукт стал стриминговой легендой года.

Вирусный контент в последние годы удовлетворяет запросы потребителей на критику современного общества, которое будто с охотой подкидывает дрова в порицание себя самого. Критика капитализма, строгое разделение на богатых и бедных, манипулирование массовым страхом как при тоталитарном управлении — всё это доминирующие темы, которые особенно сильно волнуют умы зрителей и авторов. Причём южнокорейское кинопроизводство делает это достаточно универсально, аккуратно и с некой заготовкой под будущие побочные медиапродукты.

Это может нравиться или нет, но стоит признать: действительно неприятные и жестокие вещи оттолкнут и сведут на нет желание смотреть, например, сериал. Они были бы нерентабельны для стриминговых сервисов или усложнили путь кино в широкий прокат. Удивительно, как южнокорейские авторы умудряются, с одной стороны, сглаживать все острые углы, а с другой — критиковать творящиеся вокруг них события, людей и время, в котором они живут.

Основой конвертирования современной повестки в сценарий часто становится «абсолютная идея» или high concept, то есть некая «фишечность», которая срабатывает как рыболовный крючок, цепляя внимание и кошелёк зрителя. Главный пример здесь — нашумевший сериал «Игра в кальмара»: тема выживания в смертельных играх проверена временем и прочна как сталь. Такие продукты продолжают жить в умах и после просмотра, потому что зрители готовы обсуждать увиденное и спорить о нём 24/7, то ругая, то нахваливая.

Но это далеко не все причины для популярности вышеупомянутой «Игры в кальмара». Чем дальше, тем интереснее разбираться. Если оглядываться на историю корейского кино, примечателен этап его становления — конец 80-х, когда государство закрыло глаза на систему квот. Ранее в 1963 году был принят закон, который регулировал количество зарубежных фильмов как в прокате, так и в импорте, а спустя три года добавили квоту: фильмы местного производства должны были занимать в жизни кинотеатров 90 дней в году. Вплоть до смены правительства и политического режима в конце 80-х эти ограничения только росли, лишая фильмы из других стран возможности попасть на экраны корейских кинотеатров.

Позже послаблений в стране позволили регистрироваться импортёрам из Голливуда, хотя ранее правом на импорт фильмов из других стран обладали только корейские компании. Из-за этого в прокат хлынуло невиданное до этого количество голливудских блокбастеров всех форм и размеров. Это объясняет, почему впоследствии корейское кино перестало быть рентабельным, прибыльным и конкурентоспособным даже в родной стране. Зритель тех лет уже был научен Голливудом и на местных авторов заглядываться перестал. Не хватало похожей зрелищности и такой формы киноязыка, которая бы позволяла корейским режиссёрам рассказать публике свои захватывающие истории.

Фраза «учиться у Голливуда» существовала в среде южнокорейских кинематографистов буквально: американские фильмы были учебниками и пособиями, на которые необходимо было ориентироваться как можно скорее. Триумф настал — вышедший в 1999 году боевик Кана Джэ-гю «Шири» ознаменовал собой едва ли не возрождение корейского кинематографа. Кассовые сборы показали, что теперь зритель согласен смотреть «своё» кино от «своих» режиссёров, тратить на него время и деньги на билет в кинотеатр. Также стало ясно, что обращение к глобальному зрителю приносит успех не только на территории Южной Кореи: оно способно зацепить и привлечь людей по всему миру. Собственно, эта способность к глокальности (смеси глобального и локального: того, что будет понятно всем, и того, что найдёт понимание только у «местных») и стоит за феноменом современного корейского кино. Другим инструментом достижения зрительского успеха и популярности была универсальность историй, тем и вопросов, которые поднимают его творцы.

Абсолютно все корейские продукты массовой культуры говорят со зрителем на «языке эмоций», вовлекая и заставляя сопереживать происходящему. Это особенно заметно в кульминациях, без эпичной батальной сцены или сюжетного поворота, к которым принято обращаться на западе, а в виде катарсиса, эмоционального пика или даже взрыва. Кульминацией «Игры в кальмара» является не сцена, в которой мы узнаём лицо организатора игр, а серия с игрой в шарики. Именно там главный герой оказывается на перепутье нравственного выбора, после которого он уже не будет прежним.

В «Зове ада» Ёна Сан-хо группа людей получает странную рассылку, которую в папку «спам» не отправишь: загадочное существо сообщает несчастному точное время его смерти («изгнания»), а вершить неизбежный приговор являются три жутких монстра. Это заставляет героев обратить внимание на религиозную организацию «Новое время». Позже выясняется, что их глава уже несколько лет пытается предупредить всех об опасности, утверждая, что всё это не что иное, как божественная кара.

В сериале две кульминации: одна из них случается в самой середине. Хоть внешне она и похожа на классическую развязку — финальное столкновение протагониста с антагонистом, но является сюжетным пиком именно благодаря эмоциональной наполненности. Когда глава «Нового времени» изобличает себя и своё грядущее изгнание, перед главным героем встаёт непростой нравственный выбор, который должен решить судьбу всего человечества. Раскрывать до конца все карты не будем, просто скажем, что направление его морального компаса основательно изменится. Корейские авторы достигли мастерства именно в подобной эмоциональной игре со зрителем, он начинает испытывать спектр разных чувств, сопереживать героям, «жить» в фильме.

Сегодня этот феномен — отдушина для тех, кому приелась западная модель поп-культуры. Сейчас, в метамодернистской парадигме «потребляю, следовательно, существую», мы — это то, что мы смотрим, читаем и слушаем. Южнокорейские продукты дают ещё большую возможность для выбора и разнообразия в культурной среде, и это не может не вызывать столько разговоров и обсуждений. Интересно, какие ещё формы способна принять корейская поп-культура, и что с ней будет дальше, ведь наблюдать за всем этим — одно удовольствие.